Народ вновь видел перед собой дни изгнания, все бедствия прошедших времен. То были слова древних пророков. Бросая их одно за другим, Иоканан словно наносил удары.

Но вот голос его стал нежным, сладостным, певучим. Он возвещал освобождение: воссияют небеса, и младенец протянет руку к логову дракона; вместо глиняных сосудов будут золотые, пустыня расцветет, как роза.

— Что стоит сейчас шестьдесят киккар, станет дешевле обола [29] . Из скал заструится молоко, и люди в давильнях отойдут ко сну с переполненною утробою!.. Когда же придешь ты, тот, кого я ожидаю? Заранее склоняют колени все народы, и царствию твоему не будет конца, сын Давида!

Тетрарх отпрянул; существование сына Давидова оскорбляло его, как угроза.

Иоканан стал поносить его владычество: «Нет иного владыки, кроме Предвечного!» Он поносил сады его, статуи его, мебель из слоновой кости. Он поносил его, как нечестивого Ахава! [30] Антипа оборвал на груди шнурок с печаткой и кинул ее в яму, приказывая Иоканану замолчать.

Голос ответил:

— Я буду рычать, как медведь, как онагр [31] , как женщина рожающая! Бог уже покарал тебя за кровосмесительство. Тебя постигло бесплодие мула!

Послышался смех, подобный плеску волн.

Вителлий упорно продолжал стоять на месте. Толмач с невозмутимым видом переводил на язык римлян все бранные слова, которые гневно выкрикивал Иоканан. Тетрарх и Иродиада вынуждены были выслушивать их дважды. Он задыхался; она, в изумлении, не отрываясь, смотрела на дно ямы.

Страшный человек откинул голову и, ухватившись за решетку, приник к ней волосатым лицом, похожим на густой кустарник, в котором сверкали два уголька.

— А, это ты, Иезавель!.. [32] Скрипом сандалий своих пленила ты сердце его. Как кобылица, ржала ты от похоти! На вершине горы ставила ты ложе свое и там приносила жертвы!.. Сорвет господь с тебя твои серьги, твои пурпуровые одежды и льняные покрывала, запястья с рук твоих, и кольца с твоих ног, и золотые украшения, что покрывают чело твое. И отнимет он у тебя серебряные зеркала и опахала из перьев страусовых, перламутровые подошвы, что возвышают рост твой, и гордость твою — алмазы, благовония волос, краску ногтей и все ухищрения неги! Мало камнями побить тебя, блудница!

Иродиада озиралась вокруг, точно искала защиты. Фарисеи лицемерно опускали глаза. Саддукеи отворачивались из опасения оскорбить проконсула. Антипа был похож на мертвеца.

А голос становился все сильнее, все возвышался, грохотал подобно раскатам грома и, повторенный много раз горным эхом, обрушивался на Махэруз.

— Пресмыкайся в пыли, дщерь Вавилона! Мели муку! Сними пояс, развяжи сандалии, подбери подол, переходи вброд реки! Откроется срам твой, и позор твой увидят все люди! И будешь ты скрежетать зубами от рыданий! Предвечному отвратно зловоние преступлений твоих! Будь ты проклята! Будь ты проклята! Издыхай, как псица!

Затвор замкнулся, крышка захлопнулась. Маннэи чуть не задушил Иоканана.

Иродиада исчезла. Фарисеи возмущались. Антипа, стоя среди них, оправдывался.

— Конечно, следует вступать в брак с женою брата, — заметил Элеазар, — но ведь Иродиада не была вдовою и к тому же имела ребенка, — вот в чем мерзость!

— Неверно! Это заблуждение! — возразил саддукей Ионатан.

— По закону такие браки осуждены, но не запрещены безусловно.

— Что из того! Ко мне очень несправедливы! — говорил Антипа. — Ведь сочетался Авессалом с женами своего отца, Иуда — с невесткой, Аммон — с сестрою, Лот — с собственными дочерьми.

В это время снова появился Авл, который уже успел соснуть. Узнав, в чем дело, он одобрил тетрарха. Стоит ли беспокоиться из-за подобных глупостей! И он очень смеялся над упреками священников и злобой Иоканана.

Иродиада с крыльца обернулась к нему.

— Ты ошибаешься, господин мой! Он побуждает народ отказываться от уплаты налогов.

— Это правда? — не замедлил спросить мытарь. Все подтвердили. Тетрарх поддержал их.

Вителлий подумал, что узник может бежать, а так как поведение Антипы казалось ему подозрительным, он приказал поставить стражу у ворот, вдоль стен и во дворе.

Затем он направился в отведенные ему покои. За ним последовали выборные от священников.

Не касаясь вопроса о жертвоприношениях, каждый предъявлял свои жалобы.

Все досаждали ему. Он их отпустил.

Ионатан, уходя, заметил у одной из бойниц Антипу, беседовавшего с длинноволосым человеком в белой одежде, с ессеем; и он пожалел, что принял сторону тетрарха.

Одно соображение служило тетрарху утешением:

Иоканан не был больше в его власти, о нем позаботятся римляне. Какое облегчение!

В тот час мимо дозора проходил Фануил.

Антипа окликнул его и, указывая на воинов, сказал:

— Сила на их стороне! Я не могу освободить его! Не моя в том вина!

Двор опустел. Рабы отдыхали. На горизонте, полыхавшем заревом, малейшие отвесные предметы выделялись черными силуэтами. Антипа различил по ту сторону Мертвого моря солеварни. Палаток больше не было видно-видимо, аравитяне уже снялись. Поднималась луна. На сердце тетрарха снизошло успокоение.

Фануил, удрученный, опустил голову на грудь. Наконец он открыл то, что должен был высказать.

С начала месяца он изучал небо перед утренней зарей, когда созвездие Персея в зените. Агала едва показывалась. Алгол потускнел, Мира-Цети исчезла. Все предвещало смерть видного человека в Махэрузе в эту самую ночь.

Кто же это? Вителлия охраняют превосходно. Иоканана не собираются казнить. «Значит — я!»-подумал тетрарх.

Не вернутся ли аравитяне? Может быть, проконсул проведает о его сношениях с парфянами? Священников сопровождали тайные убийцы, фанатики иерусалимские; под одеждой у них были кинжалы. И познания Фануила не вызывали в тетрархе сомнений.

Ему пришла в голову мысль искать прибежища у Иродиады. Правда, он ее ненавидел. Но она вдохнет в него мужество. Еще не порвались все узы ее чар, которые он в былое время испытал.

Когда он вошел к ней в опочивальню, в порфировой чаше курился киннамон и всюду были разбросаны благовонные порошки, притирания, воздушные, точно облако, ткани, легкие, как перо, вышивки.

Антипа ни словом не упомянул ни о предсказании Фануила, ни о страхе своем перед иудеями и аравитянами, — она обвинила бы его в трусости. Он сказал только о римлянах; Вителлий ничего не сообщил ему о своих военных планах; он предполагает, что проконсул в дружбе с Кайем, которого часто посещал Агриппа; очевидно, его самого отправят в ссылку, а быть может, и убьют.

Иродиада с пренебрежением и снисходительностью старалась его успокоить. Наконец, она вынула из маленького ларца причудливую медаль, на которой была изображена голова Тиберия в профиль. Одного ее вида было достаточно, чтобы ликторы побледнели и все обвинения рухнули.

Растроганный, благодарный Антипа спросил, откуда у нее эта медаль.

— Мне ее подарили, — ответила она.

Из-под завесы у входа напротив протянулась обнаженная рука, прелестная юная рука, точно выточенная из слоновой кости Поликлетом [33] . Неловкими, но грациозными движениями в воздухе она пыталась схватить тунику, позабытую на скамеечке возле стены.

Старуха прислужница, раздвинув занавес, осторожно передала тунику.

Тетрарх что-то смутно припомнил.

— Это твоя рабыня?

— Тебя это не касается!-ответила Иродиада.

3

Гости наполняли пиршественный зал.

В нем было три нефа, как в храме, и они отделялись один от другого колоннами из альгуминового дерева с литыми бронзовыми капителями. Колоннами этими поддерживались две решетчатые галереи, а третья, из золотой филиграни, в глубине, выдавалась далеко вперед и приходилась как раз напротив огромной арки, зиявшей на другом конце зала.